В кои-то веки можно текст привести целиком, в кои-то веки. С наслаждением привожу:
Л.Н.Толстой
Косточка
(Быль)
Купила мать слив и хотела их дать детям после обеда. Они лежали на тарелке. Ваня никогда не ел слив и все нюхал их. И очень они ему нравились. Очень хотелось съесть. Он все ходил мимо слив. Когда никого не было в горнице, он не удержался, схватил одну сливу и съел. Перед обедом мать сочла сливы и видит, одной нет. Она сказала отцу.
За обедом отец и говорит: "А что, дети, не съел ли кто-нибудь одну сливу?" Все сказали: "Нет". Ваня покраснел, как рак, и тоже сказал: "Нет, я не ел".
Тогда отец сказал: "Что съел кто-нибудь из вас, это не хорошо; но не в том беда. Беда в том, что в сливах есть косточки, и кто не умеет их есть и проглотит косточку, то через день умрет. Я этого боюсь".
Ваня побледнел и сказал: "Нет, я косточку бросил за окошко".
И все засмеялись, а Ваня заплакал.Текст, я полагаю, знают все, помнят все, и, главное, понимают все (кстати, лично я, благодаря Льву Толстому, все детство смертельно боялась проглотить какую-нибудь косточку). По моей просьбе несколько коллег согласились пересказать текст по памяти. Пересказ, в общих чертах, звучал так: "Ваня украл сливу и съел. За обедом стало ясно, что одной сливы не хватает. Папа спросил: кто съел сливу? Все, включая Ваню, сказали: "Не я!" Тогда папа сказал: я просто беспокоюсь, что если кто-то съел сливовую косточку, то он скоро умрет. Тут Ваня устыдился и сказал: "Косточку я выкинул в окно". И все засмеялись, а Ваня заплакал".
Кажется, все нормально. Кажется, концептуальных расхождений нет. Кроме одного тонкого и трогательного момента: "устыдился".
читать дальшеВсе дело в том, что "Косточка" Толстого - это текст, построенный на двух презумпциях: авторской и читательской. Презумпция авторская подразумевает, что Ваня все-таки неиспорченный маленький мальчик (долго же он думал и нюхал, пока сливу не взял) и, побоявшись испугать родителей (они-то будут полагать, что кто-то из детей назавтра умрет!), взял да и признался. Презумпция читательская подразумевает, что моралист Лев Толстой написал хрестоматийный детский рассказ, который учит нас разумному, доброму и вечному: таскать сливы нехорошо, а уж стащил - сознайся, ибо умные люди тебя, полудурка, не только выведут на чистую воду, но еще и сделают посмешищем. Таким образом, мы не сомневаемся в цепочке событий: Ваня съел сливу -> косточку выкинул в окно -> кража обнаружена -> Ваню берут на понт -> Ваня сознается -> всем смешно, а Ване стыдно.
Теперь предлагаю нехитрый эксперимент. Берем тот же текст и меняем в нем всего две вещи: Ваню на взрослого "дядю Ивана Кузьмича", а автора - на В. Сорокина. Итак:
В. Сорокин
Косточка
(Быль)
Купила мать слив и хотела их дать детям после обеда. Они лежали на тарелке. Приглашенный к обеду дядя, Иван Кузьмич никогда не ел слив и все нюхал их. И очень они ему нравились. Очень хотелось съесть. Он все ходил мимо слив. Когда никого не было в горнице, он не удержался, схватил одну сливу и съел. Перед обедом мать сочла сливы и видит, одной нет. Она сказала отцу.
За обедом отец и говорит: "А что, не съел ли кто-нибудь одну сливу?" Все сказали: "Нет". Иван Кузьмич покраснел, как рак, и тоже сказал: "Нет, я не ел".
Тогда отец сказал: "Что съел кто-нибудь из вас, это не хорошо; но не в том беда. Беда в том, что в сливах есть косточки, и кто не умеет их есть и проглотит косточку, то через день умрет. Я этого боюсь".
Иван Кузьмич побледнел и сказал: "Нет, я косточку бросил за окошко".
И все засмеялись, а Иван Кузьмич заплакал.
Теперь никаких презумпций уже нет: и взрослый не обязательно так легко устыдится своего поступка и сознается, и от Сорокина можно ждать самой мрачной, отнюдь не моралистической развязки. И вот тогда в тексте становится видно одно дивное обстоятельство.
Ни из чего не следует, что Ваня не проглотил косточку.
Смотрим внимательно: Ваня съедает сливу - о косточке ничего не говорится. Ваня бледнеет, когда отец заговаривает о возможной смерти. Ваня плачет.
Кажется, Ваня съел косточку.
Текст, который мы всегда знали едва ли не наизусть и всегда считали простым, как божий день, и прозрачным, как Ванина слеза, при таком раскладе предстает перед нами жутким невротическим повествованием, оставляющим читателя с замиранием сердца думать о моральных страданиях, ожидающих маленького мальчика (рассказ, признаемся, и при стандартной-то трактовке холодит кровь в жилах, отец - садист, мать - жадная сука, дети - безжалостные, бессердечные скоты, господи, бедный Ваня!), и о том, к чему такие страдания могут привести.
Итак, бедный мальчик вдруг узнает, что его ждет смерть - буквально завтра, ужас, какой ужас. Мелькают перед глазами изображения Страшного суда, живо описанные в домашней Библии, на секунду представляется искаженное горем лицо матери, рыдания сестер и братьев, паника отца. Наверное, Ваня умрет в страшной муке, потому что бог, как известно, карает грешников за воровство и ложь, - наверное, Ваня попадет прямиком в ад, где черти будут вечно поджаривать его на страшном красном огне. Ваня ошеломлен и сломлен, он бледнеет, у него нет сил сказать немедленно, прямо здесь, за столом: да! да! да! Я съел косточку! Пожалуйста, пожалуйста, спасите меня, я больше никогда, никогда, никогда!.. Он выдавливает из себя первое объяснение отсутствия косточки, которое приходит ему в голову: "Нет, косточку я бросил за окошко". Он не думает о том, что выдает этим себя, не слышит смеха других детей, не может думать об ожидающем его наказании: он думает об адском пламени и вечной муке, и плачет, плачет.
Вечером, когда Ваню порют, он лежит тихонько на коленях у отца и уже не плачет: бледный и какой-то умиротворенный, он тщательно прислушивается к собственным ощущениям. "Наверное, будет больнее в тысячу раз! - думает Ваня, - может быть, во много тысяч раз!" - пока розга несильно хлопает мальчика по розовой коже. Отец, удивленный Ваниным терпением, гладит мальчика по голове и ласково говорит: "Надеюсь, ты понял свой урок. А теперь беги умываться и спать". Когда мать приходит поцеловать сыновей и доходит очередь до Вани, он едва сдерживается, чтобы не вцепиться в ее руку и не заплакать, и поэтому резко поворачивается на другой бок, оставляя бедную женщину думать, что мальчик растет неуправляемым и смеет еще злиться на заслуженную порку.
Ночью Ваня не спит и мысленно прощается с близкими, с деревянной лошадью, ружьем, комнатой, пыхтением младшего брата, спящего на соседней кровати, дворовой собакой. Вкуса сливы он совсем не помнит.
Утром Ваня бледен и слаб, и, когда все спускаются завтракать, у Вани вдруг начинаются ужасные желудочные колики. Отец относит мальчика в детскую, братьев наспех выпроваживают в школу, мать бежит за врачом. Ваню рвет, колики становятся сильнее, так, что мальчик плачет и кричит. Когда приходит врач, Ваня горит и мечется, повторяя: "Я умру! Я умру! Я умру!" Мольбами и уговорами (ничего ли ты не проглотил? никто ли тебя не бил в живот? ел ли ты что-нибудь с земли?) из Вани вытягивают признание про косточку. Врач ничего не понимает, бледный отец пересказывает вчерашнюю сцену. Послушай, Ваня, говорит врач, твой отец пошутил, он просто хотел узнать, кто съел сливу, тебе совершенно ничего не грозит, никто не умирает от косточки, она выйдет из тебя, и ты ничего не почувствуешь, ты слышишь меня, Ваня? - Ваня уже не слышит, Ваня мечется в бреду, не помогают ни компрессы, ни промывание желудка (обнаруживается косточка), ни теплое питье, которое мальчик немедленно исторгает обратно. К вечеру Ваня умирает.
Это и называется "соматизация".old.russ.ru/krug/razbor/20011207.html
-
-
18.06.2015 в 22:38-
-
18.06.2015 в 22:50-
-
18.06.2015 в 22:55