Эль Кукуй

Эль Кукуй – это мифическое существо из мексиканского фольклора, которое ворует непослушных детей. Мексиканский Бабай.

В мексиканском фольклоре есть существо под названием Эль Кукуй – это небольшое, отвратительное, волосатое создание с горящими красными глазами. У него большие уши, как у летучей мыши и большой рот, заполненный острыми, как бритва, зубами.

Легенда про Эль Кукуя широко известна в странах Латинской Америки, такикх как Мексика, Аргентина и Чили. Она пришла во времена колонизации из Испании и Португалии, где у этого существа есть и другие названия – Куко, Кока, Кука, Коко.

Но особенную популярность легенда про Эль Кукуя приобрела в Мексике, где на протяжении многих лет, она передаётся из уст в уста от матерей к детям. Родители в Мексике часто пугают своих детей “Веди себя хорошо, или Эль Кукуй придёт и заберёт тебя”.

Ещё с семнадцатого века известен стишок, который родители читают своим детям:

“Duérmete niño, duérmete ya…
Que viene el Coco y te comerá”.

Который переводится так:

“Засыпай малыш, засыпай быстрее…
А то Эль Кукуй придёт и съест тебя!”

Эль Кукуй появляется с наступлением темноты. Он следит за непослушными детьми, сидя на крыше домов. Потом он прячется в шкафу или под кроватью. Он может принимать форму любой тени. Он тихо наблюдает за детьми из своего укрытия, чтобы в подходящий момент наброситься на ребёнка. Потом он относит ребёнка в свое логово, которое расположено высоко в горах, и съедает там непослушных детей.

Считается, что Эль Кукуй является своего рода противоположностью Ангела-хранителя, и старается не спасти, а погубить детей. В Португалии у него даже сохранилось такое зловеще название, как “Папай негро” – Черный пожиратель. Многие считают его настоящим дьяволом.

Рассказ очевидца.

“Я вырос в маленьком поселке в Мексике. Мама часто рассказывала мне страшные истории, когда я был ребёнком, но ни одна из них не пугала меня больше, чем история про Эль Кукуя.

Однажды, я очень сильно на что-то разозлился и обругал маму. Она замолчала и презрительно посмотрела на меня. Медленно и отчетливо, она сказала “el cucuy te va a raspar los pies en la noche”, что означает “Эль Кукуй сегодня цапнет тебя за ногу”. Что-то в её тоне по-настоящему напугало меня. В ту ночь, я лег спать и почти два часа не мог заснуть.

Проснувшись, я встал с постели и заметил, что у меня болят ноги. Я посмотрел вниз и увидел, что на ногах у меня остались длинные красные царапины. Мне действительно стало страшно. Я до сих пор не знаю, действительно ли это приходил Эль Кукуй, или мать была настолько сердита на меня, что решила таким образом преподать мне урок”.

vk.com/feed?w=wall-5525830_92991

---

В детском саду на утреннике.
Воспитательница: А скажи-ка нам, Виталик, что такое: без окон, без дверей, полна горница людей?
Виталик: Нет.
Воспитательница: Что нет?
Виталик: Не полна, Марьиванна. Пространство всегда есть. Его не заполнить ничем. Ваша позиция понимания пространства безнадежно устарела и принадлежит механистической парадигме. На субатомном уровне нет ничего, кроме пространства. Вселенная увеличивается по экспоненте и объекты постоянно удаляются друг от друга и пространства между ними становится только больше, неправда ли, это печальная метафора и человеческих взаимоотношений? Мы постоянно отдаляемся, даже сейчас, Марьиванна, стоя на одном месте.
Воспитательница: Вот и ты удаляйся, Виталик. Ну правда, уходи. А скажи-ка нам, Юленька, что-такое: Висит груша, нельзя скушать?
Юленька: ЛАМПОЧКА!
Воспитательница: Правильно, Юленька! Держи конфетку.
(Виталик неподвижно удаляется к выходу и исчезает в перспективе).

---

Суровые челябинские сказки.

---

---

Линор Горалик. Соматизация

В кои-то веки можно текст привести целиком, в кои-то веки. С наслаждением привожу:

Л.Н.Толстой

Косточка

(Быль)

Купила мать слив и хотела их дать детям после обеда. Они лежали на тарелке. Ваня никогда не ел слив и все нюхал их. И очень они ему нравились. Очень хотелось съесть. Он все ходил мимо слив. Когда никого не было в горнице, он не удержался, схватил одну сливу и съел. Перед обедом мать сочла сливы и видит, одной нет. Она сказала отцу.

За обедом отец и говорит: "А что, дети, не съел ли кто-нибудь одну сливу?" Все сказали: "Нет". Ваня покраснел, как рак, и тоже сказал: "Нет, я не ел".

Тогда отец сказал: "Что съел кто-нибудь из вас, это не хорошо; но не в том беда. Беда в том, что в сливах есть косточки, и кто не умеет их есть и проглотит косточку, то через день умрет. Я этого боюсь".

Ваня побледнел и сказал: "Нет, я косточку бросил за окошко".

И все засмеялись, а Ваня заплакал.

Текст, я полагаю, знают все, помнят все, и, главное, понимают все (кстати, лично я, благодаря Льву Толстому, все детство смертельно боялась проглотить какую-нибудь косточку). По моей просьбе несколько коллег согласились пересказать текст по памяти. Пересказ, в общих чертах, звучал так: "Ваня украл сливу и съел. За обедом стало ясно, что одной сливы не хватает. Папа спросил: кто съел сливу? Все, включая Ваню, сказали: "Не я!" Тогда папа сказал: я просто беспокоюсь, что если кто-то съел сливовую косточку, то он скоро умрет. Тут Ваня устыдился и сказал: "Косточку я выкинул в окно". И все засмеялись, а Ваня заплакал".

Кажется, все нормально. Кажется, концептуальных расхождений нет. Кроме одного тонкого и трогательного момента: "устыдился".

Все дело в том, что "Косточка" Толстого - это текст, построенный на двух презумпциях: авторской и читательской. Презумпция авторская подразумевает, что Ваня все-таки неиспорченный маленький мальчик (долго же он думал и нюхал, пока сливу не взял) и, побоявшись испугать родителей (они-то будут полагать, что кто-то из детей назавтра умрет!), взял да и признался. Презумпция читательская подразумевает, что моралист Лев Толстой написал хрестоматийный детский рассказ, который учит нас разумному, доброму и вечному: таскать сливы нехорошо, а уж стащил - сознайся, ибо умные люди тебя, полудурка, не только выведут на чистую воду, но еще и сделают посмешищем. Таким образом, мы не сомневаемся в цепочке событий: Ваня съел сливу -> косточку выкинул в окно -> кража обнаружена -> Ваню берут на понт -> Ваня сознается -> всем смешно, а Ване стыдно.

Теперь предлагаю нехитрый эксперимент. Берем тот же текст и меняем в нем всего две вещи: Ваню на взрослого "дядю Ивана Кузьмича", а автора - на В. Сорокина. Итак:

В. Сорокин

Косточка

(Быль)

Купила мать слив и хотела их дать детям после обеда. Они лежали на тарелке. Приглашенный к обеду дядя, Иван Кузьмич никогда не ел слив и все нюхал их. И очень они ему нравились. Очень хотелось съесть. Он все ходил мимо слив. Когда никого не было в горнице, он не удержался, схватил одну сливу и съел. Перед обедом мать сочла сливы и видит, одной нет. Она сказала отцу.

За обедом отец и говорит: "А что, не съел ли кто-нибудь одну сливу?" Все сказали: "Нет". Иван Кузьмич покраснел, как рак, и тоже сказал: "Нет, я не ел".

Тогда отец сказал: "Что съел кто-нибудь из вас, это не хорошо; но не в том беда. Беда в том, что в сливах есть косточки, и кто не умеет их есть и проглотит косточку, то через день умрет. Я этого боюсь".

Иван Кузьмич побледнел и сказал: "Нет, я косточку бросил за окошко".

И все засмеялись, а Иван Кузьмич заплакал.

Теперь никаких презумпций уже нет: и взрослый не обязательно так легко устыдится своего поступка и сознается, и от Сорокина можно ждать самой мрачной, отнюдь не моралистической развязки. И вот тогда в тексте становится видно одно дивное обстоятельство.

Ни из чего не следует, что Ваня не проглотил косточку.

Смотрим внимательно: Ваня съедает сливу - о косточке ничего не говорится. Ваня бледнеет, когда отец заговаривает о возможной смерти. Ваня плачет.

Кажется, Ваня съел косточку.

Текст, который мы всегда знали едва ли не наизусть и всегда считали простым, как божий день, и прозрачным, как Ванина слеза, при таком раскладе предстает перед нами жутким невротическим повествованием, оставляющим читателя с замиранием сердца думать о моральных страданиях, ожидающих маленького мальчика (рассказ, признаемся, и при стандартной-то трактовке холодит кровь в жилах, отец - садист, мать - жадная сука, дети - безжалостные, бессердечные скоты, господи, бедный Ваня!), и о том, к чему такие страдания могут привести.

Итак, бедный мальчик вдруг узнает, что его ждет смерть - буквально завтра, ужас, какой ужас. Мелькают перед глазами изображения Страшного суда, живо описанные в домашней Библии, на секунду представляется искаженное горем лицо матери, рыдания сестер и братьев, паника отца. Наверное, Ваня умрет в страшной муке, потому что бог, как известно, карает грешников за воровство и ложь, - наверное, Ваня попадет прямиком в ад, где черти будут вечно поджаривать его на страшном красном огне. Ваня ошеломлен и сломлен, он бледнеет, у него нет сил сказать немедленно, прямо здесь, за столом: да! да! да! Я съел косточку! Пожалуйста, пожалуйста, спасите меня, я больше никогда, никогда, никогда!.. Он выдавливает из себя первое объяснение отсутствия косточки, которое приходит ему в голову: "Нет, косточку я бросил за окошко". Он не думает о том, что выдает этим себя, не слышит смеха других детей, не может думать об ожидающем его наказании: он думает об адском пламени и вечной муке, и плачет, плачет.

Вечером, когда Ваню порют, он лежит тихонько на коленях у отца и уже не плачет: бледный и какой-то умиротворенный, он тщательно прислушивается к собственным ощущениям. "Наверное, будет больнее в тысячу раз! - думает Ваня, - может быть, во много тысяч раз!" - пока розга несильно хлопает мальчика по розовой коже. Отец, удивленный Ваниным терпением, гладит мальчика по голове и ласково говорит: "Надеюсь, ты понял свой урок. А теперь беги умываться и спать". Когда мать приходит поцеловать сыновей и доходит очередь до Вани, он едва сдерживается, чтобы не вцепиться в ее руку и не заплакать, и поэтому резко поворачивается на другой бок, оставляя бедную женщину думать, что мальчик растет неуправляемым и смеет еще злиться на заслуженную порку.

Ночью Ваня не спит и мысленно прощается с близкими, с деревянной лошадью, ружьем, комнатой, пыхтением младшего брата, спящего на соседней кровати, дворовой собакой. Вкуса сливы он совсем не помнит.

Утром Ваня бледен и слаб, и, когда все спускаются завтракать, у Вани вдруг начинаются ужасные желудочные колики. Отец относит мальчика в детскую, братьев наспех выпроваживают в школу, мать бежит за врачом. Ваню рвет, колики становятся сильнее, так, что мальчик плачет и кричит. Когда приходит врач, Ваня горит и мечется, повторяя: "Я умру! Я умру! Я умру!" Мольбами и уговорами (ничего ли ты не проглотил? никто ли тебя не бил в живот? ел ли ты что-нибудь с земли?) из Вани вытягивают признание про косточку. Врач ничего не понимает, бледный отец пересказывает вчерашнюю сцену. Послушай, Ваня, говорит врач, твой отец пошутил, он просто хотел узнать, кто съел сливу, тебе совершенно ничего не грозит, никто не умирает от косточки, она выйдет из тебя, и ты ничего не почувствуешь, ты слышишь меня, Ваня? - Ваня уже не слышит, Ваня мечется в бреду, не помогают ни компрессы, ни промывание желудка (обнаруживается косточка), ни теплое питье, которое мальчик немедленно исторгает обратно. К вечеру Ваня умирает.

Это и называется "соматизация".

old.russ.ru/krug/razbor/20011207.html

---

Случайные числа

- Анна Вадимовна, можно вопрос?
- Конечно, Кипятков.
- Вот вы у нас программирование преподаете, уж вы-то точно должны знать. Как программа выдает нам рандомное число?
- Спрашиваете функцию random, она и выдает случайное число.
- Это понятно, а функция-то откуда берет это число?
- Запрашивает у компьютера.
- А компьютер как придумывает случайное число?
- Например, регистрирует момент вызова и преобразует дату в соответствующее число.
- Постойте... Получается, если два раза вызвать рандом, то из первого числа и интервала между вызовами можно вычислить второе? Какая же это случайность тогда?
- Ну, а ты что хотел, Кипятков?
- Совершенно случайное число...
- Тогда вот тебе задание на дом - почитай про тепловой шум с транзисторов, который преобразуется в последовательность нулей и единиц, чтобы составить случайное число нужной величины.
- ...А шум, что, случайный?
- Так, Кипятков! Что ты мне голову морочишь? Если умный такой, назови мне случайное число!
- Я-то могу, я же человек. А вот ваш компьютер, оказывается, не может!
- Называй, называй. Последовательность чисел мне, случайную.
- Легко! 38 46 11 40! - сказал Кипятков, у которого был 38-ой размер ноги, но его 46-летняя мать покупала ему на два размера больше, поскольку им приходилось на всем экономить с тех самых пор, как 11 лет назад отец ушел из их семьи.


Через 40 минут Кипяткова побили за гаражами.

---

Кровавый навет. Еврейская сказка.

Одному еврею подбросили в погреб труп убитого христианского мальчика и затем обвинили его в ритуальном убийстве. Узнал об этом праведник Гурарье и стал поститься и молить Бога о спасении невиновного.

И приснилось ему, что он должен поехать в некий город и отыскать там бедного чулочника. Надо было уговорить того чулочника спасти еврея, и чулочник найдет способ это сделать.

Поехал Гурарье в тот город и отыскал там бедного чулочника. А чулочник оказался невеждой, двух слов сказать не может. Но все это было только для виду, и, когда Гурарье начал его упрашивать, стал говорить, что от него зависит судьба многих евреев по всей стране, чулочник обещал все сделать.

А в это время в столице шли приготовления к суду над невинным евреем. На суд должны были приехать сам Папа Римский и король. Чулочник отправился пешком в столицу, и по дороге его нагнала папская карета, запряженная четверкой лошадей. Увидел Папа бедняка, шагающего пешком, и посадил его к себе в карету. Чулочник сказал, что он тоже идет на суд, и Папа стал его расспрашивать, какое он имеет отношение к этому суду. Чулочник ничего ему на это не ответил, только попросил без него, чулочника, суда не начинать. Папа пообещал ему это. На следующий день на суд прибыли Папа, король и все придворные, пришли обвинители, а бедный еврей сидел на скамье подсудимых и с тоской глядел на собравшуюся враждебную толпу. Папа, верный своему обещанию, не открывал заседания суда, ожидая появления чулочника. В это время на площади стали уже воздвигать эшафот для казни еврея.

Наконец, увидев, что чулочник появился в зале, Папа открыл суд. Многие выступали, требуя для еврея смертной казни, так как всем известно, что евреи, мол, употребляют кровь детей для мацы. Правда, некоторые говорили, что еврей не виноват, что еврейский народ смирный, не жестокий и богобоязненный, но большинство собравшихся склонялось к тому, чтобы осудить невинного еврея. Тогда Папа обратился к чулочнику:

— А что ты скажешь?

Чулочник поднялся и сказал:

— Прошу всех идти за мной.

Привел всех на кладбище и велел разрыть могилку убитого ребенка. Когда показался гробик, чулочник сам его открыл и обратился к мертвому ребенку с такими словами: — Ты видишь, кто перед тобой?

Ребенок присел.

— Что же ты молчишь? Расскажи, кто тебя убил?

И ребенок начал рассказывать:

— Я был болен. В это время к отцу пришел епископ и стал уговаривать его зарезать меня, мол, я и без того умру от болезни, и подбросить тело в домик еврею. Епископ за это обещал отцу полное отпущение грехов. Отец долго не мог решиться, но потом согласился, наточил нож и, несмотря на мои крики, зарезал меня. Дальше ничего не помню.

— Довольно, — сказал чулочник. — Ложись опять в гроб!

Ребенка вновь засыпали землей. Судьи вернулись в помещение суда. Еврея оправдали, епископа и отца ребенка судили и повесили, а чулочник сделался вице-королем.

Этот чулочник был ламед-вовником.

По этой ссылке Википедия рассказывает, кто такой ламедвовник: ru.wikipedia.org/wiki/%CB%E0%EC%E5%E4%E2%EE%E2%...

---

---

Вариация о Малыше и Карлсоне

Малыш сидел у окна, и настроение у него было самое отвратительное. Ну кто придумал эти дурацкие дни рождения? Сейчас придут гости, надо будет веселиться, а ему вовсе не хочется веселиться... Малыш со злостью пнул плюшевую собачку, которую брат и сестра подарили ему утром.
- И что я, по их мнению, должен делать с ней? - обиженно подумал он. - Брать с собой в постель? Обниматься с ней? Что я, маленький, что ли, играть с плюшевыми собачками?
Он еще раз пнул игрушку и сел читать новую книжку, которую недавно нашел в кладовке. Внезапно послышался какой-то жужжащий звук. Малыш оторвался от книжки и прислушался.
- Папа, что ли, бреется? Он же брился утром, - удивился Малыш и вдруг понял, что звук исходит не от папиной электробритвы, а доносится из открытого окна.
Малыш подбежал к окну и выглянул. Вначале он ничего не увидел, но потом жужжание стало громче и с криком <Э-ге-гей!>, приветливо махая Малышу рукой, мимо окна пролетел какой-то толстый человечек с пропеллером за спиной. Малыш удивился.
- Эй, на подоконнике! - крикнул толстяк, пролетая мимо окна во второй раз и опять махая рукой. - Посадку давай!
- Да-да, конечно, даю посадку, - громко крикнул Малыш. - Ветер боковой, пять метров в секунду, давление семьсот тридцать три, точка входа в глиссаду...
Малыш прикинул, и у него получилось, что стоящий напротив дом не позволит правильно зайти на посадку. Он опять высунулся из окна и крикнул:
- Эй! А вы как садиться будете: по-самолетному или по-вертолетному?
- Я буду садиться по-карлсонски! - крикнул в ответ толстяк, влетая в окно. Он сделал пару кругов по комнате, приземлился на диван, вскочил и поклонился, шаркнув ножкой.
- Карлсон, - представился он. - Лучший в мире, разумеется. А тебя как зовут?
- Малыш, - ответил Малыш.
- Будем знакомы, - сказал Карлсон и задумчиво огляделся. Он постоял в задумчивости несколько секунд и вдруг оглушительно крикнул: <Проснись!>
Малыш вздрогнул.
- Что случилось? - спросил он испуганно.
- А я думал, ты заснул, - сказал Карлсон.
- Вовсе нет, - ответил Малыш.
- Тогда почему ты не бежишь со всех ног на кухню, чтобы угощать дорогого гостя? - возмущенно спросил Карлсон. - Я, можно сказать, почти умер от голода...
Карлсон в изнеможении рухнул в кресло, закрыл глаза и стал изображать умирающего.
- Ой! - Малыш заметался по комнате. - Сейчас! У нас только тефтели. Тефтели вас устроят?
- Тефтели? - Карлсон приоткрыл один глаз. - Ну ладно, тащи свои тефтели.
Малыш принес с кухни тарелку тефтелей. Карлсон подскочил в кресле, схватил сразу два тефтеля и запихнул в рот.
- Скажите, - робко начал Малыш, - а как вы летаете?
- Неужели не видишь, - пробормотал Карлсон с набитым ртом. - У меня на спине пропеллер.
- Потрясающе! - удивился Малыш. - Но позвольте! Вы ведь летели с положительным тонгажем.
- Чего? - Карлсон открыл рот от неожиданности и чуть не подавился.
- Ну... Вы летели головой вверх, слегка наклонившись вперед. При этом пропеллер должен был тянуть вас вверх и назад. Почему же вы летели вперед, а не назад?
Карлсон, не слушая Малыша, с интересом осматривал полки шкафа. Его заинтересовало хитрое устройство, которое стояло на самой верхней полке.
- Назад я полечу, когда доем тефтели, - рассеянно сказал он. - Неприлично уходить из гостей сразу. Хозяин может подумать, что я пришел исключительно чтобы пожрать.
- И все-таки, мне не дает покоя ваш пропеллер... Ой! - Малыш бросился к Карлсону, но не успел. Карлсон дотянулся до хитрого устройства и уронил его. Обломки разлетелись по всей комнате.
- Ты... ты разбил мою машину! - зарыдал Малыш. - Я сам ее сделал, а ты...
Карлсон в смущении переминался с ноги на ногу.
- Не переживай, Малыш, - сказал он. - Дело-то житейское. У меня дома тысяча таких машин! Я подарю тебе новую, и даже две.
- Тысяча? - у Малыша отвисла челюсть. - И все работают?
- Конечно, - уверил его Карлсон. - С утра до вечера вся тысяча работает, гудят, жужжат - красотища!
- Ну надо же! - Малыш с сочувствием посмотрел на Карлсона. - Такие проблемы с кишечником?
- С кишечником? - не понял Карлсон.
- Ну да, ведь эта машина - освежитель воздуха. Поглощает сероводород и другие газы... ну, те, которые выделяются... - и Малыш, покраснев, прошептал Карлсону что-то на ухо.
- Да? - Карлсон запнулся. - По правде говоря, я собирался все их выкинуть. Мне они совершенно ни к чему. Но прежде чем выкидывать, я подарю тебе парочку, или даже три.
- Договорились! - Малыш улыбнулся и слезы у него мгновенно высохли. - А можно посмотреть на твой пропеллер?
- Конечно. - Карлсон развернулся.
- С ума сойти! Я так и думал, - сказал Малыш, осмотрев пропеллер.
- Что, хороший пропеллер? - польщенно спросил Карлсон.
- Так я и думал, что это не пропеллер, - сказал Малыш. - Пропеллер не мог бы так работать, потому что твоя спина экранировала бы основной поток воздуха, и вся энергия растрачивалась бы на создание турбулентности.
- Эй, ты чего? - Карлсон надулся. - Это лучший в мире пропеллер!
- Не сердись! Конечно, это замечательный пропеллер! - поспешно сказал Малыш. - Только это не совсем пропеллер. У него очень интересная система перекоса лопастей. Вектор тяги лежит в плоскости вращения, а точка приложения силы смещена влево. Таким образом, подъемная сила направлена от ног к голове, вдоль спины, а не перпендикулярно, как я вначале подумал. А точка приложения силы смещена влево - потому что она действует на те лопасти, которые в данный момент двигаются вниз...
- Ты чего ругаешься? - обиделся Карлсон. - Тоже мне, специалист нашелся.
Он встал и сделал вид, что собрался уходить.
- Извини, - испугался Малыш. - Не уходи, пожалуйста.
- Ну ладно, так и быть. - Карлсон снова плюхнулся в кресло. - А что мы будем делать? Давай играть?
- Давай! - обрадовался Малыш. - А во что?
- Например, в рассказывание сказок. Ты будешь рассказывать мне сказку, а я слушать. - И Карлсон приготовился слушать.
- Сказку? Но я не помню сказок!
- Как? Совсем не помнишь? Ну, хотя бы про Красную Шапочку?
Малыш покачал головой.
- А про кота в сапогах? Тоже нет? А про дудочника Гамильтона?
- Ну конечно! - Малыш хлопнул себя по лбу. - Я-то пытался мысленно построить механику твоего полета через укороченное действие, используя лагранжеву механику. Но, похоже, гамильтонов подход здесь будет гораздо нагляднее. Главное, суметь записать гамильтониан, а дальше...
- Ты, кажется, собирался рассказывать мне сказку! - снова надулся Карлсон.
- Ну вот, ты опять обиделся! - огорченно сказал Малыш. - Просто мне кажется, что такой пропеллер, как у тебя, неизбежно вызовет дополнительный вращающий момент. У тебя же нет хвостового винта, как у вертолета. И тебя будет уводить в сторону по курсу. Я никак не могу понять, как ты компенсируешь этот момент. Он должен разворачивать тебя, и в какой-то момент ты неизбежно свалишься в штопор.
Малыш поймал хмурый взгляд Карлсона и осекся.
- С тобой неинтересно, - хмуро заявил Карлсон. - Что ж, погостил, пора и честь знать. Чао!
С этими словами Карлсон подбежал к подоконнику, завел моторчик и выпрыгнул.
- Э-ге-гей, Малыш! Прощай! - крикнул он, махая Малышу рукой.
- Постой! Я понял! Я все понял! - воскликнул Малыш, бросаясь к окну. Карлсон заложил крутой вираж и повернул обратно.
- Ну что ты понял? - спросил Карлсон, бухнувшись на диван. - Что гостей надо развлекать, а не нести всякую чепуху?
- Я понял, как ты компенсируешь это вращение! - крикнул Малыш. - Ты в полете все время махаешь рукой. На эту выставленную в сторону руку давит поток воздуха и борется с вращением. Чтобы лететь, ты должен все время махать рукой.
Карлсон здорово разозлился.
- Опять ты за свое! - мрачно сказал он. - Ничего я никому не должен! Я махаю всем рукой и кричу <Э-ге-гей!>, потому что я веселый и приветливый мужчина в самом расцвете сил. Но таким занудам, как ты, я даже махать рукой теперь не буду.
- Если моя теория верна... - начал было Малыш, но Карлсон уже вылетел в окно.
Малыш увидел, как Карлсон, набирая скорость, рефлекторно дернул правой рукой, но сдержался. Тут его повело в сторону. Он попытался выправиться и снова чуть не махнул правой рукой, но немедленно схватил ее левой и прижал к туловищу. Карлсона повело сильнее, и внезапно развернуло боком к направлению полета. Он сдался и отчаянно замахал рукой, но было поздно. Поток воздуха перевернул его, и, беспорядочно кувыркаясь, Карлсон полетел вниз.
- Сво-о-о-о-о-о-о-олочь! - донесся до Малыша последний крик Карлсона, и Малыш увидел, как Карлсон на полной скорости врезался в бетонный столб, прокатился по земле и неподвижно замер, раскинув руки и ноги. Вокруг его головы расплывалось большое кровавое пятно.
Малыш вздохнул и вернулся к книжке. Но ему опять не дали спокойно почитать.
- Малыш! - раздался голос папы. Малыш обернулся.
- Малыш, это ты брал гидродинамику Ландау и Лифшица? - мягко спросил папа, входя в комнату. - Она стояла на полке и закрывала собой пятно на обоях, а теперь ее нету.
- Это я, я положил ее на тумбочку, - прошептал Малыш. - Мне было не дотянуться, чтобы поставить ее обратно на полку.
- Малыш, Малыш. - Папа ласково потрепал Малыша по голове. - Ну зачем ты берешь такие книжки? Все равно ты до них еще не дорос! И картинок в ней почти нету.
- Все равно я ничего не понял, - соврал Малыш.
- Конечно, не понял. Ведь для этого надо много учиться, вначале в школе, потом в институте - а ты пока еще только в первом классе. Лучше посмотри, кто к тебе пришел, - сказал папа, пропуская в дверь Кристера и Гуниллу, друзей Малыша.
- Кристер! Гунилла! - радостно крикнул Малыш. - Ужасно рад вас видеть!
Папа с нежностью посмотрел на Малыша и тихонько вышел.
- Малыш! - сказал Кристер, протягивая Малышу какой-то сверток. - Мы поздравляем тебя с днем рождения и хотим подарить тебе эту камеру Вильсона.
- Камеру Вильсона? - Глаза Малыша засияли. - Вот здорово! Давно о ней мечтал! А какой у нее коэффициент перенасыщения пара?
Малыш искренне обрадовался, но все равно Кристер уловил печальные нотки в его голосе.
- Что случилось, Малыш? - спросил он. - Ты чем-то расстроен?
Малыш тяжело вздохнул и с тоской закрыл книжку <Занимательная вивисекция>, заложив ее закладкой.
- Собаку мне не подарили.

forum.himki.net/index.php?showtopic=409

---

Сергей Седов, Сказки про Змея Горыныча

***

Жил-был Сашка. Лентяй каких мало. Сидел он как-то у раскрытого окна, а мимо проходил Змей Горыныч.
Увидел он Сашку и захотел его съесть. Вот Горыныч и говорит:
- Сань, выходи на улицу, погуляем!
А Сашка ему:
- Понимаешь, Горыныч, нужно задачу решить, а мне неохота!
- Да я тебе решу! - захлопал крыльями Змей.
И решил.
- А сочинение за меня напишешь? - спрашивает Сашка.
- Напишу-у-у, - с энтузиазмом заревел Горыныч.
И написал.
- А в булочную сходишь?
Мигом слетал 3мей Горыныч в булочную, батон Сашке в окно кинул.
- Ну, - кричит, - Саня, жду!!!
А Сашка ему:
- Понимаешь, Горыныч, нужно вставать, одеваться, потом дверь открывать, по лестнице спускаться - неохота!
- Ну и лентяй же ты, Сашка! - возмутился Змей. - А ведь я на тебя так рассчитывал!
Повздыхал Горыныч – повздыхал, да и побрел в чебуречную...

***

Жил-был Вася. Очень упрямый ребенок. Упрямый-преупрямый. Вот как-то Змей Горыныч проглотил Васю и стал его в своем желудке переваривать. …А Вася не переваривается.
Не переваривается и не переваривается. …Никак не переваривается! Не переваривается - и все! Из упрямства.
У Змея Горыныча из-за него живот разболелся. Он и говорит:
- Ладно, Василий, вылезай.
А Васька не вылезает. Горыныч ему и деньги большие предлагал, и бесплатный круиз вокруг Европы - все зря! Не вылезает Васька. Заупрямился.
Тут Горынычу совсем плохо стало. Привезли его в больницу, сделали операцию и вытащили Васю.
Ох, как Змей Горыныч радовался!

***

Жил-был Костя. Очень забывчивый мальчик.
Змей Горыныч позвал Костю к себе в гости, а сам задумал его съесть.
- Ладно, - сказал Костя, - приду. Ровно в два часа!
И стал его Змей Горыныч ждать.
А Костя шел, шел - да и забыл, куда же он идет. А навстречу ему – Колька-Пончик.
И пошли они с Колькой грибы собирать. А Змею Горынычу - фиг с маслом!

***

Жил у нас Колька. Его прозвали Пончиком. Потому что он был толстый.
Змей Горыныч как увидел Кольку, так сразу и подумал: "Вот кого я обязательно съем!".
А у Змея этого было три головы.
- Чур я Кольку ем! - говорит первая. - Я таких люблю.
- И я таких люблю! - закричала вторая голова.
- И я! - завизжала третья.
Стали они из-за Кольки драться.
Первая голова вторую откусила, вторая - третью, а третья - первую.
Вот и не осталось у Змея Горыныча ни одной головы.
А все из-за Кольки, из-за Пончика.

***

Жил в нашем дворе еще один мальчик, Сенька. Жуткий трус. А Змей Горыныч проголодался и думает: "Кого бы съесть?"
И видит - идет Сенька.
- Ага! - обрадовался Горыныч. - Тебя-то я и съем!
Тут Сенька как задрожит от страха.
- Да не бойся ты! - говорит Змей Горыныч. - Это же не больно - ам! - и готово!
- Как же, не больно!! - отвечает ему Сенька. - Врешь ты все. Наверное, это еще больнее, чем зубы лечить. Я вчера зубному врачу не дался, и тебе не дамся! - И как заревет, как ногами задрыгает, как руками замашет!
Змей Горыныч себе на подмогу двух приятелей позвал, людоедов. Но они даже втроем с Сенькой не справились - такой он был трус!
"Вот уж не везет - так не везет!" - подумал Змей Горыныч и пошел искать кого посмелее.

www.epampa.narod.ru/sedov/zmei.html

---

Собака и дятел

Жили мужик да баба и не знали, что́ есть за работа; а была у них собака, она их и кормила и поила. Но пришло время, стала собака стара; куда уж тут кормить мужика с бабой! Чуть сама с голоду не пропадает. «Послушай, старик, — говорит баба, — возьми ты эту собаку, отведи за деревню и прогони; пусть идет куда хочет. Теперича она нам не надобна! Было время — кормила нас, ну и держали ее». Взял старик собаку, вывел за деревню и прогнал прочь.
Вот собака ходит себе по чистому полю, а домой идти боится: старик со старухою станут бить-колотить. Ходила-ходила, села наземь и завыла крепким голосом. Летел мимо дятел и спрашивает: «О чем ты воешь?» — «Как не выть мне, дятел! Была я молода, кормила-поила старика со старухою; стала стара, они меня и прогнали. Не знаю, где век доживать». — «Пойдем ко мне, карауль моих детушек, а я кормить тебя стану». Собака согласилась и побежала за дятлом.

Дятел прилетел в лес к старому дубу, а в дубе было дупло, а в дупле дятлово гнездо. «Садись около дуба, — говорит дятел, — никого не пущай, а я полечу разыскивать корму». Собака уселась возле дуба, а дятел полетел. Летал-летал и увидал: идут по дороге бабы с горшочками, несут мужьям в поле обедать; пустился назад к дубу, прилетел и говорит: «Ну, собака, ступай за мною; по дороге бабы идут с горшочками, несут мужьям в поле обедать. Ты становись за кустом, а я окунусь в воду да вываляюсь в песку и стану перед бабами по дороге низко порхать, будто взлететь повыше не могу. Они начнут меня ловить, горшочки свои постановят наземь, а сами за мною. Ну, ты поскорее к горшочкам-то бросайся да наедайся досыта».

Собака побежала за дятлом и, как сказано, стала за кустом; а дятел вывалялся весь в песку и начал перед бабами по дороге перепархивать. «Смотрите-ка, — говорят бабы, — дятел-то совсем мокрый, давайте его ловить!» Покинули наземь свои горшки, да за дятлом, а он от них дальше да дальше, отвел их в сторону, поднялся вверх и улетел. А собака меж тем выбежала из-за куста и все, что было в горшочках, приела и ушла. Воротились бабы, глянули, а горшки катаются порожние; делать нечего, забрали горшки и пошли домой.
Дятел нагнал собаку и спросил: «Ну что, сыта?» — «Сыта», — отвечает собака. «Пойдем же домой». Вот дятел летит, а собака бежит; попадается им на дороге лиса. «Лови лису!» — говорит дятел. Собака бросилась за лисою, а лиса припустила изо всех сил. Случись на ту пору ехать мужику с бочкою дегтю. Вот лиса кинулась через дорогу, прямо к телеге и проскочила сквозь спицы колеса; собака было за нею, да завязла в колесе; тут из нее и дух вон.
«Ну, мужик, — говорит дятел, — когда ты задавил мою собаку, то и я причиню тебе великое горе!» Сел на телегу и начал долбить дыру в бочке, стучит себе в самое дно. Только отгонит его мужик от бочки, дятел бросится к лошади, сядет промежду ушей и долбит ее в голову. Сгонит мужик с лошади, а он опять к бочке; таки продолбил в бочке дыру и весь деготь выпустил. А сам говорит: «Еще не то тебе будет», — и стал долбить у лошади голову. Мужик взял большое полено, засел за телегу, выждал время и как хватит изо всей мочи; только в дятла не попал, а со всего маху ударил лошадь по голове и ушиб ее до смерти. Дятел полетел к мужиковой избе, прилетел и прямо в окошко. Хозяйка тогда печь топила, а малый ребенок сидел на лавке; дятел сел ему на голову и ну долбить. Баба прогоняла-прогоняла его, не может прогнать: злой дятел все клюет; вот она схватила палку да как ударит: в дятла-то не попала, а ребенка зашибла...

---

Сказка про репку

Посеял дедка репку; пошел репку рвать, захватился за репку: тянет-потянет, вытянуть не может! Созвал дедка бабку; бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут! Пришла внучка; внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут! Пришла сучка; сучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут! Пришла нога (?). Нога за сучку, сучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут!

Пришла друга нога; друга нога за ногу, нога за сучку, сучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут, вытянуть не можут! (и так далее до пятой ноги). Пришла пята нога. Пять ног за четыре, четыре ноги за три, три ноги за две, две ноги за ногу, нога за сучку, сучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут: вытянули репку!

Репка // Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. — М.: Наука, 1984—1985. — (Лит. памятники). Т. 1. — 1984. — С. 107—108.

---

У одного человека испортился водопровод. Пришел к нему водопроводчик. А y хозяина дочка была красавица. Она водопроводчику и шепнула:
— Будет батя вина заморские наливать — не пей. Деньги будет сулить — не бери. А проси y него гвоздик ржавый…
Так водопроводчик и сделал: починил водопровод, от вин, от денег отказался, гвоздик взял и ушел. А хозяин дочку обнял и молвит:
— Молодец, Анечка! Здорово мы его обманули!

---

Курочка

Жил-был старик со старушкою, у них была курочка-татарушка, снесла яичко в куте под окошком: пестро, востро костяно, мудрено! Положила на полочку; мышка шла, хвостиком тряхнула, полочка упала, яичко разбилось.
Старик плачет, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась. Идет просвирня, спрашивает: что они так плачут?
Старики начали пересказывать:
— Как нам не плакать? Есть у нас курочка-татарушка, снесла яичко в куте под окошком: пестро, востро, костяно, мудрено! Положила на полочку; мышка шла, хвостиком тряхнула, полочка упала, яичко и разбилось! Я, старик, плачу, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась.
Просвирня как услыхала — все просвиры изломала и побросала. Подходит дьячок и спрашивает у просвирни: зачем она просвиры побросала?
Она пересказала ему горе; дьячок побежал на колокольню и перебил все колокола.
Идет поп, спрашивает у дьячка: зачем колокола перебил?
Дьячок пересказал все горе попу, а поп побежал, все книги изорвал.

из сборника А. Н. Афанасьева "Народные русские сказки"

---

Песнь обреченного

Простейшaя скaзкa "Колобок" построенa нa многокрaтном рефрене песенки "Я от бaбушки ушел, я от дедушки ушел…" и относится, нaдо полaгaть, к тому рaзряду скaзок, которые рaсскaзывaет утомленнaя рaботой мaть не желaющему зaсыпaть ребенку. Нехитрaя история с нехитрой песенкой внутри, чем зaнуднее, тем лучше - дитя быстрее зaскучaет и зaснет.

Сюжет общеизвестен. Колобок убежaл от бaбушки и дедушки, отпрaвился в сaмостоятельное путешествие по полному опaсностей миру, чудом сумел избежaть смерти в зубaх медведя, волкa и зaйцa, но хитрaя лисa, притворившись глухой ценительницей глупых песенок, уговорилa незaдaчливою Колобкa сесть ей нa нос, дa и проглотилa беднягу. Кaзaлось бы, перепутaть в этом сюжете нечего.

Однaко же скaзкa прaктически с точностью до нaоборот искaженa многочисленными про Колобкa мультикaми и иллюстрировaнными книжкaми для сaмых мaленьких. В детских книжкaх и мультикaх обязaтельно миловидные и добродушные бaбушкa и дедушкa нянчaт Колобкa, холят и лелеют его, оберегaют от опaсностей и вообще ведут себя с Колобком не кaк с хлебобулочным изделием, a кaк с любимым внуком.

Между тем Колобок - хлебобулочное изделие, a бaбушкa и дедушкa вовсе не собирaются вырaстить его, выучить, постaвить нa ноги, женить и передaть ему по нaследству собственность. Бaбушкa и дедушкa собирaются Колобкa съесть. Просто он только что вынут из печи и очень горяч, поэтому стaрухa положилa его нa окно простынуть, a он с окнa сбежaл.

Колобок в скaзке предпринимaет побег не по шaловливости, свойственной юным хлебобулочным изделиям, и не в поискaх приключении. Колобок бежит от неминуемой смерти.

Скaзку рaсскaзывaют детям с прaгмaтической целью нaучить мaлышей не выходить со дворa без спросa, но не нaдо думaть, будто скaзкa обещaет детям счaстье, долголетие и блaгоденствие, если дети не будут без спросa уходить со дворa. Колобкa все рaвно бы съели, но если бы он не убежaл, и единственное утешение в том, что его съели бы бaбушкa и дедушкa, которые имеют нa это прaво. Он погиб бы, по смерть былa бы причиненa Колобку прaвомерно и потому не былa бы ни глупой, ни обидной, a былa бы достойной. Глупaя попыткa переменить судьбу, глупый этот побег не отменил для Колобкa неминуемой смерти, но сделaл его смерть досaдной, смешной смертью в зубaх недостойного хитрецa, не имеющего прaвa есть хлебобулочных изделии. Дa к тому же по вине колобковой глупости имевшие лицензию нa убийство Колобкa бaбушкa и дедушкa остaлись голодными, поскольку пеклa бaбушкa Колобок из последней муки, нaметенной по сусекaм.

В кaком-то смысле скaзкa "Колобок" противоположнa европейской скaзке про бременских музыкaнтов или русской скaзке про зимовку зверей. Не то чтобы русское скaзочное сознaние отрицaет сaмое возможность бежaть от смерти, но оно отрицaет возможность бежaть от смерти в одиночку. Вот если звери, боясь зaклaния, убежaли в лес, то у них есть шaнс выжить: они нaйдут ничейную избу, они применят свои природные способности для выживaния, они сообщa смогут противостоять не только холоду и голоду, но дaже и нaпaдению рaзбойников. Но только вместе, ни в коем случaе не в одиночку.

В русском скaзочном сознaнии любой, кто хочет в одиночку изменить свою судьбу, должен знaть, что судьбы он своей не изменит, a просто окaжется не только мертвецом, но еще и глупым мертвецом, достойным нaсмешек.

Одинокому герою, пытaющемуся изменить судьбу, нa пути должен встретиться волшебный помощник: волшебнaя лягушкa, волшебный волк, волшебный конь, волшебнaя рыбa. Без комaнды единомышленников или без волшебного помощникa герой обречен. Он будет съеден кaк простaя булкa.

Глупaя, жaлкaя, бесхребетнaя булкa.

(с) В. Панюшкин

---

Сказки - это страшные истории, осторожно подготавливающие детей к чтению газет и просмотру теленовостей. (с)

---

Обряд перепекания ребенка

Помните злую Бабу-Ягу, которая сажала Иванушку на лопату и отправляла в печь? На самом деле – это отголосок старинного обряда «перепекания ребенка», который, несмотря на свою древность, был очень живуч и в иных местах сохранялся вплоть до XX века, а то и дольше...

Помимо записей этнографов и историков, сохранились и литературные упоминания об этом действе, которое было весьма распространено у наших предков. Например, ему подвергался в детстве Гаврила Романович Державин, по свидетельству В.Ходасевича, оставившего нам жизнеописание классика. Правда, процедурные подробности там не указываются.

Итак, «перепекание ребенка» – древний обряд. В одних местах к нему прибегали в случае рождения недоношенного, хилого младенца, при наличии рахита («собачьей старости»), атрофии и прочих недугов. В других – отправляли в печь всех подряд новорожденных. Зачем? — Вот об этом и поговорим.

Считалось, что если ребенок появился на свет раньше времени, если он слаб или болен, то это значит, что «не дозрел» в материнском чреве. А раз так, то нужно довести его до «нужной кондиции» с тем, чтобы он не только выжил, но и обрел необходимые жизненные силы.

Печь, как уже упоминалось, в традиции древних славян представляла собой своего рода отражение вселенной как триединого мира: небесного, земного и загробного, равно как и место общения с предками. Поэтому к ее помощи обращались, чтобы спасти недужное дитя.

При этом уподобляли рождение ребенка выпечке хлеба, а потому в классическом варианте «перепекания» младенца предварительно обмазывали ржаным (и только ржаным) тестом, оставляя свободными от него только рот и ноздри.
Тесто, к слову сказать, тоже было не простое, а на воде, принесенной на рассвете из трех колодцев, желательно – бабкой-знахаркой.

Обмазанное тестом дитятко укладывали на хлебную лопату, привязывали к ней и трижды отправляли на короткое время в теплую (не горячую!) печь, в которой нет огня.
В одних местах это поручалось бабушке-повитухе, в других – самой матери, в третьих – самой старой женщине в селении.

Никогда перепекание не проводилось в одиночку и всегда сопровождалось особыми речами. Но если бабушке-повитухе (при которой состояла помощница, чтобы снять ребенка с лопаты), достаточно было побормотать что-нибудь вроде: «Припекись, припекись, собачья старость», то в других случаях предполагался обязательный диалог участниц процесса.

Смысл его заключался не только в произносимых словах-иносказаниях, но и поддерживал ритм, в котором надо было отправлять и возвращать из печи ребенка, чтобы он не задохнулся. Например, если по ритуалу полагалось действовать лопатой матери, то у дверей могла стоять свекровь.

Входя в дом, она спрашивала: «Что ты делаешь»? Невестка отвечала: «Хлеб пеку» — и с этими словами двигала лопату в печь.

Свекровь говорила: «Ну, пеки, пеки, да не перепеки» и выходила за дверь, а родительница доставала лопату из печи.

Аналогичный диалог мог происходить с женщиной, которая, трижды обойдя избу по ходу солнца, вставала под окно и проводила ту же беседу. Кстати, иногда под окном вставала мать, а у печки орудовала знахарка.

Существует детальное описание обряда «запекания» ребенка от сухотки, сделанное одним из дореволюционных бытописателей, которое завершается «продажей» ребенка, причем знахарка забирает его на ночь, а затем возвращает матери .

«В глухую полночь, когда печь простынет, одна из баб остается с ребенком в избе, а знахарка выходит во двор. Окно в хате должно быть открыто, а в комнате темно. – Кто у тебя, кума, в избе? спрашивает со двора знахарка – Я, кума – (называет себя по имени) – Более никого? продолжает спрашивать первая – Не одна, кумушка, ох не одна; а прицепилась ко мне горе-горькое, сухотка поганая – Так ты ее, кума, выкинь ко мне! советует знахарка – Рада бы бросить да не могу, слышится из избы – Да почему? – Если выкину ее поганую, то и дите-чадо прийдется выкинуть: она у нем сидит – Да ты его, дите-то, запеки в печь, она и выйдет из него, слышится совет кумы».

После этого ребенка кладут на лопату для выпечки хлеба и помещают в печь. Знахарка, бывшая во дворе, обегает вокруг дома и, заглянув в окно, спрашивает: « – А что ты, кума, делаешь? – Сухотку запекаю <…> – А ты, кума, смотри, не запекла бы и Ваньку – А чтож? – отвечает баба, - и Ванькю не пожалею, лишь бы ее, лиходейку, изжить – Ее запекай, а Ваньку мне продай».

Затем знахарка передает в окно три копейки, а мать из хаты подает ей на лопате дитя. Это повторяется трижды, знахарка, обежав хату и каждый раз через окно возвращая ребенка матери, ссылается на то, что он «тяжеловат». «Ничего здорова, донесешь» – отвечает та и снова передает на лопате дитя. После этого знахарка уносит ребенка домой, где он и ночует, а утром возвращает его матери.

Этот древнейший обряд был широко распространен у многих народов Восточной Европы, как славянских, так и неславянских, бытовал у народов Поволжья - мордвы, чувашей. Сажание в печь ребёнка, как средство народной медицины, широко использовали многие европейские народы: поляки, словаки, румыны, венгры, литовцы, немцы

Дореволюционный этнограф и краевед В.К. Магницкий в своей работе «Материалы к объяснению старой чувашской веры» пишет:

«Вот как, например, лечили они детское худосочие. Больного ребенка клали на лопату, покрытую слоем теста, а затем закрывали его сверху тестом, оставляя лишь отверстие для рта. После этого знахарь три раза просовывал ребёнка в печь поверх горящих углей». Затем, со­гласно исследованию другого этнографа П.В. Денисова, ребенка «сбрасывали с лопаты сквозь хомут к порогу, где собака съедала покрывавшее ребёнка тесто».

Во время всей этой процедуры читала ряд наговоров.

Вариантов обряда перепекания было много. Иногда ребенка обмазывали тестом, лопату с ним проносили над тлеющими углями или сажали в остывшую печь. Но было у всех и общее: обязательно на хлебной лопате и в печь, как символ огня. Возможно, в этой языческой процедуре следует видеть отголоски одного из древнейших обрядов - очищение огнем.

А вообще, эта похоже на некую закалку (горячо-холодно), которая мобилизует организм на борьбу с болезнью. Согласно свидетельству старожилов, к методу «перепекания» прибегали в очень крайних случаях, после этого младенец должен был или умереть, или выздороветь.

Случалось, что ребёнок умирал, когда его еще не успевали отвязать от лопаты. При этом свекровь на плач снохи говорила:

«Знать, ему не жить, а кабы перенес, так стал бы, знаешь какой крепкий после этого»…

Следует отметить, что обряд «перепекания» возродился в советское время. По воспоминаниям жителя села Ольховки В.И. Валеева (1928 г.р.), «перепекали» и его младшего брата Николая. Произошло это летом 1942 года. Брат его был не только худосочен, но к тому же криклив и капризен. Врачей в селе не было.

Собравшийся «консилиум» из бабушек поставил диагноз: «На нем - сушец». Назначен был единодушно и курс лечения: «Перепекать». По словам Валеева, его мать посадила брата (ему шел шестой месяц) на широкую деревянную лопату и несколько раз «сажала» Николая в печь. Правда, печь уже основательно остыла. А в это время свекровь бегала кругом избы, заглядывала в окна, стучала в них и несколько раз спрашивала: «Баба, баба, что печешь?». На что сноха неизменно отвечала: «Сушец пеку».

По мнению Владимира Ионовича, его брата лечили от худосочия. До сих пор Николай здравствует, чувствует себя прекрасно, ему более 60 лет.

Давно замечено, что в тяжелые годы испытаний и лихолетья, когда у лю­дей постепенно теряется всякая надежда на выход из создавшегося поло­жения, когда нависает какая-нибудь страшная опасность, из глубины ве­ков вдруг начинают всплывать, казалось бы, давно забытые обряды и обы­чаи. Люди как бы внезапно вспоминают, как поступали их деды и праде­ды в аналогичных ситуациях.

Русских печек становится все меньше. Детская смертность, что ни говори, гораздо ниже, чем в стародавние времена, но больных детей рождается всё больше...
Младенцев в наши дни не перепекают (разве что кладут в инкубатор).

Зачем же вспоминать «старину седую»? А помните, как в сказке гуси-лебеди прекратили погоню за детьми только после того, как те забрались в печку?
Печка может быть условной… Ведь сам процесс перепекания был не только медицинской процедурой, но и в не меньшей степени – символической.

Таким образом, помещение ребенка в печь, помимо сжигания болез­ни, могло символизировать одновременно:

повторное «выпекание» ребенка, уподобленного хлебу, в печи, являющейся обычным местом выпечки хлеба и одновременно символизирующей женское чрево;

символическое «допекание» ребенка, «не долеченного» в материнской утробе;

временное возвращение ребенка в материнское чрево, символизируе­мое печью, и его второе рождение;

временную смерть ребенка, его пребывание в ином мире, символизи­руемом печью, и возвращение в этот мир.
...Вот так, добропорядочную знахарку Бабу-Ягу сказочники превратили в кровожадную злодейку, пекущую в печи детишек...

rodonews.ru/news_1384956819.html

---

---

Подменыши

Новорожденный ребенок был наиболее уязвим для нечистой силы. Его могли сглазить местные ведьмы или, того хуже, он мог сделаться добычей волшебных существ. Фейри только и ждали возможности украсть младенца, а вместо него подложить в люльку своего подменыша. Человеческих детей похищали по разным причинам. Кто-то утверждал, что фейри забирают только миловидных малышей, золотоволосых и голубоглазых, чтобы тем самым улучшить свою породу (сами фейри якобы смуглые и неприглядные). Другие считали, что фейри платят дань Сатане и отдают ему человеческих детей, жалея своих собственных. Существовал, наконец, и более прозаичный мотив — дети нужны фейри в качестве слуг.

Матери и знахарки не жалели сил, чтобы не допустить вторжения фейри. В некоторых графствах ребенка сразу после рождения пеленали в старую одежду, иногда в одежду противоположного пола. Считалось, что тогда мальчик будет пользоваться успехом у девочек, и наоборот. Кроме того, таким образом родители надеялись сбить с толку фейри. Другим средством от фейри была серебряная брошка, приколотая к распашонке, а также мешочек с солью или косичка из материнских волос. Кровать, на которой спали мать с младенцем, ставили в центре комнаты и три раза обмахивали Библией, заклиная всех нечистых духов убираться подобру-поздорову. На полу возле кровати рисовали крест, а в изножье клали… мужнино нижнее белье. Возможно, английские эльфы настолько чопорны, что смутились бы при виде портков. Если матери требовалось отлучиться, а других взрослых в доме не было, жители острова Мэн оставляли под колыбелью перекрещенные щипцы для угля или кочергу — железо отпугнет фейри.


Безалаберных родителей, пренебрегающих этими предосторожностями, ожидала беда. Английский фольклор изобилует упоминаниями о подменышах, которых фейри оставляют вместо похищенных детей. Иногда это был деревянный чурбан, которому с помощью магии придали форму младенца. Гораздо чаще подменыш был живым существом, пускай и не человеческого происхождения. Им мог оказаться как младенец-фейри, так и престарелый эльф, которому соплеменники постарались обеспечить достойную старость. Будучи стариком, подменыш не развивался, как обычный ребенок, но сидел сиднем и беспрестанно клянчил еду. В сказках упоминаются его сморщенное лицо, иссохшее тело и тонкие, как прутики, ножки. В крестьянском хозяйстве, где трудились все, от мала до велика, появление тунеядца грозило разорением. Поэтому с подменышами не церемонились. Считалось, что посредством жестокого обращения с подменышем можно вынудить фейри забрать нахлебника и вернуть украденное дитя. В ход шли любые средства: их окунали в ледяную воду, прижигали раскаленной кочергой, совали в печь, секли крапивой, швыряли на навозную кучу. Впрочем, использовали и более щадящие способы. Подменыша можно было обхитрить, заставив его выдать свой настоящий возраст. В сказках распространен следующий сюжет: мать собирает яичную скорлупу и бросает ее в котелок с кипящей водой (как вариант — раскладывает скорлупу вокруг очага и наливает в нее воду). Пока она помешивает странное варево, подменыша снедает любопытство. Наконец из колыбели раздается голосок: «Матушка, что ты делаешь?» — «Варю пиво из яичной скорлупы», — отвечает женщина. Тут уж фейри не может сдержать удивленный возглас: «Сотни лет живу я на свете, а ни разу не видывал пива из яичной скорлупы!» Проболтавшись, подменыш исчезает, а вместо него в колыбели появляется украденный младенец.

В Англии XIX века поверья о подменышах нередко определяли отношение родителей к их отпрыскам, отличавшимся по тем или иным причинам от других детей. Методы борьбы с подменышами встречались не только в сказках, но, к сожалению, и в повседневной жизни. Время от времени в газетах появлялись заметки о жестоком обращении с детьми-инвалидами, которых посчитали подменышами. В 1826 году ирландка Энн Рош утопила четырехлетнего Майкла, который не мог двигаться и разговаривать. Бабушка мальчика велела Энн трижды окунуть его в реку, чтобы заставить фейри вернуть «настоящего» ребенка. В июле 1843 года Джона Тревельяна из Пензанса (Корнуолл) обвинили в издевательствах над сыном. Пятнадцатимесячного малыша морили голодом и избивали, а в Сочельник вынесли на мороз на два с половиной часа. Как объяснили родители, ребенка считали подменышем, так что и обращались с ним в соответствии с фольклорными предписаниями. Дело закрыли за недостатком улик. Двумя годами позже в глостерширской деревушке Уик маленькую девочку посадили в корзину с щепками и держали над огнем, пока щепки не вспыхнули. Подобные случаи были не редкостью и во второй половине столетия. В 1884 году две жительницы ирландского городка Клонмел дождались, пока их соседка выйдет из дома, чтобы провести обряд изгнания подменыша над ее сыном. У трехлетнего Филиппа Диллона были парализованы конечности, но женщины сочли его волшебным самозванцем. Чтобы вернуть настоящее дитя, они положили раздетого малыша на раскаленную лопату. В результате мальчик получил обширные ожоги, а обе «благодетельницы» пошли под суд.

В сказке Редьярда Киплинга Пак, представитель «маленького народца», заявляет: «…Все эти байки о подменышах распускают люди, чтобы оправдать свою жестокость. Не верьте им. Будь моя воля, я привязал бы таких родителей к телеге и гнал плетьми через три деревни». Действительно, фейри в фольклоре порой оказываются милосерднее людей. Даже явившись за младенцем, они могут преподнести родителям приятный сюрприз. Так, шотландский клан Мак-Лаудов обладал интереснейшим артефактом — знаменем фейри. По легенде, в XIV веке Мак-Лауды праздновали рождение наследника у вождя клана. Пока взрослые пировали, младенец остался без присмотра и расплакался. На счастье, мимо колыбели проходили фейри и, сжалившись, завернули маленького Мак-Лауда в свое знамя. Волшебное знамя, согласно поверьям, даровало клану победу в битвах. Оно до сих пор хранится в Данвегане, родовом замке Мак-Лаудов на острове Скай. Поговаривают, что шелк был соткан в Сирии или на Родосе, так что вполне вероятно, что знамя попало в Шотландию во время Крестовых походов. С другой стороны, для фейри нет ничего невозможного. Что им стоит добыть роскошную ткань?

К. Коути и Н. Харса "Суеверия викторианской Англии"

Тема подменышей гораздо глубже того, что здесь написано, сказки о подмене детей встречаются по всей Европе. Что неудивительно - детей на самом деле крали и заменяли.

---

Гил Брентон вернулся в свою страну,
Он за морем выбрал себе жену.
Невесту, ее сундуки и людей
К месту примчали сто сорок ладей.
С винами для утоленья жажды
Пришло кораблей по двенадцати дважды.
Еще кораблей по двенадцати дважды,
С грузом червонного золота каждый.
Дважды двенадцать с червонным златом
И дважды двенадцать с душистым мускатом.
Дважды двенадцать с мускатом толченым
И дважды двенадцать с хлебом печеным.
Невеста блистала роскошным нарядом,
И паж бежал со стременем рядом.
Вдовы небогатой сынишка румяный,
Вильямом звался невестин стремянный.
Блистая красой и роскошным нарядом,
Горючие слезы лила она градом.


Вконец озадачен их изобильем,
За стремя держался бегущий Вильям.
— Скажи, госпожа, — он спросил невесту,—
С чего проливаешь ты слезы не к месту?
Репей забился тебе в башмак
Или вступать не желаешь ты в брак?
Зябнут в перчатках белые руки
Или горюешь с родней в разлуке?
Сбросить конь тебя норовит
Или паж твой не родовит?
Конская ослабела подпруга
Или другого желаешь супруга?
— Репей не забился ко мне в башмак,
И я добровольно вступаю в брак.
Не зябнут в перчатках белые руки,
И не горюю с родней в разлуке.
Конь послушен, а паж мой на вид
Учтив, пригож и притом родовит.
Конская не ослабела подпруга,
И я не желаю другого супруга.
Поведай мне, миловидный паж,
Каков обычай свадебный ваш?


— Тебе не придется он по нутру:
Король семь жен отослал поутру.
Он у семи королей окрест
Сватал семь раз дочерей-невест.
С ним семь королевен ложились в постель,
И, гневен, он прогонял их отсель.
С брачного ложа, с ужасным стыдом,
Они возвращались в родительский дом.
В замке окажет свекровь тебе честь:
Велит на стул золотой тебе сесть.
Тогда, все едино — ты дева, не дева,—
Садись на стул, как велит королева!
На этом стуле червонного злата
Ты посидишь и дождешься заката.
В спальню к супругу, — если ты дева,—
Ступай, не страшась королевского гнева.
А если нет — попроси служанку
Тебя заменить и уйти спозаранку.


В замке свекровь оказала ей честь:
На стул золотой предложила ей сесть.
В парадных покоях она до заката
Сидела на стуле из чистого злата,
А под вечер стала просить служанку
Побыть с королем и уйти спозаранку.
— Пять сотен фунтов к началу дня
Я дам тебе, если заменишь меня!
Лежит король на подушке льняной.
— Скажи мне, подушка, кто спит со мной?
Подушка в ответ ему: — Видит бог,
Не с той, что сватал, в постель ты лег.
Сватал ты королевскую дочь,
А со служанкой проводишь ночь.
— Скажи мне всю правду, ночная мгла:
Та ли, что сватал, со мной легла?
Ему отвечает ночная мгла:
— Одну ты сватал, другая легла!
А той, кому предложил ты руку,
Любовь сулила великую муку.
К матушке своей, королеве,
Кинулся он в расстройстве и гневе:
— Я женился на деве юной,
Милей и прелестней не сыщешь в подлунной!
Разве ждал я такого коленца?
Под сердцем носит она младенца!


Была королева суровой и жесткой:
— Я потолкую с твоей вертихвосткой!
А ты тем временем, сын мой любезный,
С дружиной выпей вина в трапезной.
Когда королева крутого нрава,
У ней коротка бывает расправа.
Силы ей придала добродетель,
Дубовую дверь сорвала она с петель.
Сорвав ее с петель рукою властной,
Вихрем влетела к невестке злосчастной.
— Дочь моя, только не вздумай лгать,—
Сказала ей королева-мать.—
Родитель младенца — вельможа знатный,
Или конюх отцовский статный?
— О матушка, я свои горькие пени
Вам изолью, преклонив колени!
Отец ребенка не рыцарь знатный,
Не лорд, не лэрд и не конюх статный.
Нас было, от старшей до самой юной,
Семь прекраснейших дев подлунной.
Заспорили сестры — кому из нас
В чащу сбегать в предутренний час
С ветвей зеленых нарвать проворно
Лесных орехов и сладкого терна
Да диких роз и тимьяна — сестрицы
Желали ими украсить светлицы.
Мы бросили жребий и, волей небес,
Выпало младшей отправиться в лес.
Была корзинка моя пуста.
Я розу успела сорвать с куста.
Пустую корзинку держа на весу,
Стряхнула я с первой розы росу.
Я с красной розы стряхнула росу,
И тут молодец показался в лесу.
Он был красив, учтив и опрятен,
Обут в башмаки вырезные, без пятен.
Таких чулок белоснежных и длинных
Нельзя увидеть на простолюдинах.
Он был королевич прямой по приметам,
И я не могла усомниться в этом.
Поверьте мне, дорогая свекровь:
Играла в нем королевская кровь.
Не ведая, дева я или не дева,
Меня целовал он под сенью древа.
Не зная, угодно ль мне быть его милой,
Меня до заката удерживал силой.
Не зная, хочу я уйти иль остаться,
Со мной до рассвета не мог расстаться.
— А что он, прощаясь, тебе преподнес?
— Три прядки своих белокурых волос.
Своих белокурых волос три прядки
И цвета свежей травы перчатки.
Ножик мне дал перочинный без ножен,
Его черенок серебром был обложен.
И, в накладном серебре, перочинный
Ножик велел мне беречь до кончины.
Еще ожерелье мне дал из агата
И перстень венчальный червонного злата.
Он дал мне перстень червонного злата
И наказал хранить его свято.

— Дочь моя, где ты до сей поры
Таила бесценные эти дары?
— Откиньте крышку резного ларца
И там найдете дары молодца!
Свекровь откинула крышку ларца
И видит сиянье златого кольца,
А рядом с перстнем — ножик без ножен.
Его черенок серебром был обложен.
Еще хранилось там ожерелье —
Из черных блестящих агатов изделье.
На дне ларца лежали перчатки
Из кожи зеленой, как лук на грядке,—
Точь-в-точь как стрельчатый лук на грядке! —
И три белокурых расчесанных прядки.
— Дитя мое, спрячь золотое кольцо.
Мне надобно сыну молвить словцо.
Для этого я побываю в трапезной,
Где пирует король наш любезный.
Мать-королева седой волчицей
Бежит от невестки своей белолицей.
— Сын мой, ты взял на охоту когда-то
Венчальный мой перстень червонного злата,
Чтоб он охранял тебя в чаще от бед.
Куда ты девал его, дай мне ответ!
В лесу обронил иль рукой беспечной
На палец надел вертихвостке встречной?
— Прости меня, матушка! Перстень венчальный
У девы остался в стране чужедальной.
Да что там кольцо! — мне владенья отцова
Не жаль, чтоб увидеть в лицо ее снова.
Наследственный лен как любви залог
Я без колебаний отдать бы мог,
Не стал бы жалеть ни посева, ни пашни,
Вступи эта дева под кров мой домашний.
Дабы на нее наглядеться всласть,
Отдал бы я королевскую власть!


— Ты сан королевский, мой сын, сохрани
И лен, что достался отцам искони.
Оставь при себе и луга и посевы! —
Таков был разумный совет королевы.—
Свое отдавать — не к лицу королю.
За это, мой сын, я тебя не хвалю!
Корысти не должно искать в мотовстве,
Коль скоро тебе повезло в сватовстве.
Добром не швыряйся направо-налево.
В соседнем покое та самая дева
Тебя ожидает: у ней налицо
Заветное, красного злата кольцо!
Гил Брентон, Гил Брентон! Мой перстень — порука,
Что вскоре качать в колыбели мне внука:
Счастливым отцом суждено тебе стать! —
Закончила речь королева-мать.
— О матушка, ты моего сынка
Купай в молоке, пеленай в шелка.
На первой сорочке его — дай срок! —
Пусть вышьют: «Я Брентона Гила сынок!»

Я считаю, отличная баллада. Правда, логика немного хромает.